Многое в его биографии может показаться сюрреалистичным. Жизненный путь мастера был полон преодолений и трудностей, голодных дней и скитаний, хотя картины излучали радость наперекор религиозным суевериям, политическим противоречиям, внутреннему страху и даже законам всемирного тяготения.
Появление мальчика на свет сопровождалось страшными событиями. В ту знойную ночь в городе случился мощнейший пожар, языками пламени обвило и деревянные постройки бедного квартала. Пока женщины помогали роженице, мужчины обливали водой полыхающие стены дома. В своей автобиографии художник писал, что родился мертвым. Однако чуду суждено было случиться. В тех же мемуарах Шагал недоуменно вопрошал: «Как я умудрился вздохнуть?». Кровать прямо вместе с матерью и новорожденным выносили из пылающего строения. Время так и не стерло этих воспоминаний, на протяжении всей жизни Мошка, как его прозвали в семье, испытывал тягу к перемене мест, а огонь часто изображался на полотнах в виде огромных красных петухов. Тогда родители утвердились в мысли, что их сын сотворен для великих дел, поскольку дважды должен был погибнуть и дважды выжил.
Отец и мать Сегала – грузчик в рыбной лавке и владелица бакалейной лавочки – усердно трудились, чтобы прокормить целую ораву: у первенца Мойши был брат Давид и семь сестер. Родные возлагали большие надежды на старшего наследника и видели его бухгалтером, приказчиком или, на худой конец, фотографом.
Мальчик получал образование на дому, изучая Тору и Талмуд, после чего его было решено устроить в русскую городскую гимназию. И хотя евреев туда не принимали, родители во что бы то ни стало хотели обеспечить своему сыну достойное будущее. Так, имя Сегала переиначили на «более русский» манер, взятка переменила настроения приемной комиссии, и Марка взяли сразу в третий класс.
Ребенок рано проявил свою склонность к художничеству и своеобразное видение мира. Его способности заметили, но не особо поощряли. Более того, рисунки часто использовали в качестве салфеток за обедом. Лишь некоторые знают и о его литературных дарованиях. Первые стихи он написал в юном возрасте, но рукописи были утеряны.
В 1906 году молодое дарование отправился учиться живописи в Школу рисования Юделя Пэна, а после попросил у папы денег на Петербург. Отец дал 27 рублей на проезд и первое время, заявив, что на него тот рассчитывать не должен. Юноша провалился на экзамене в престижное Училище технического рисования барона Штиглица и поступил в более доступное по его меркам заведение – Рисовальную школу Императорского общества поощрения художеств. Позже в воспоминаниях он напишет: «Два года ушли даром». Работы ученика были приняты так холодно и беспристрастно, что он разочаровался в системе обучения. Несмотря на это, при материальной поддержке влиятельного депутата Думы Максима Винавера он решился поступить в художественную школу Елизаветы Званцевой, где преподавали знаменитые мастера Леон Бакст и Мстислав Добужинский. Недюжинный талант вызывал внимание наставников, хотя работы не вполне одобряли и в оценках с избранником муз были строги. «Да, талант есть, но вы испорчены, вы на ложной дороге. Нужно создать свой собственный почерк», – отмечал мэтр Леон Бакст.
Вскоре после переезда в Париж в 1911-м Марк Шагал начал посещать «свободные Академии» – знаменитую Гранд Шомьер на Монпарнасе и Ла Палетт, заново открыл для себя живопись, наконец почувствовал свою связь с европейским искусством, чего ему не доставало ранее, нащупал изобразительный язык и визуальный синтаксис, познакомился с произведениями современников, наметил для себя новый путь. Уже спустя годы он напишет: «Здесь, в Лувре, перед полотнами Мане, Милле и других, я понял, почему никак не мог вписаться в русское искусство. Почему моим соотечественникам остался чужд мой язык. Почему мне не верили. Почему отторгали меня художественные круги. Почему в России я всегда был пятым колесом в телеге… Почему все, что делаю я, русским кажется странным, а мне кажется надуманным все, что делают они. Так почему же? Не могу больше об этом говорить. Я слишком люблю Россию…».
Шагал всюду чувствовал себя не на месте. Ему были чужды светскость и манерность .«А я – сын рабочего, – писал он в воспоминаниях, – и меня часто подмывает наследить на сияющем паркете». Вхожесть в высшее общество, персональные выставки, причисление к кругу избранных никак не изменили этого обстоятельства, бесконечного бунта против правил.
Хотя именитого художника признают своим не только в России, но также во Франции и Израиле, творец сохранял тяготение и к культуре малой родины, где находились корни его творчества, и к Парижу, как «столице мировой живописи», однако мироощущение его всегда оставалось тесно сплетено с осознанием своих еврейских корней.
Неповторимый стиль и следование своим ценностям обеспечили ему большую славу.
«Я никогда не хотел рисовать, как другие, и мечтал о новом, отличающемся от всех искусстве. Я стараюсь создать такой мир, где дерево может быть непохожим на дерево, где я сам могу вдруг заметить, что у меня на правой руке семь пальцев, а на левой только пять. В общем, такой мир, где все возможно, где нечему удивляться, но вместе с тем тот мир, где не перестаешь всему удивляться».
В 1915 году художник вернулся в Россию и женился на Белле Розенфельд, а после большевистской революции вместе с маленькой дочерью Идой семья переехала в Париж. В 1941 году из-за оккупации Франции нацистами Шагалам вновь пришлось покинуть свое пристанище и по приглашению руководства Музея современного искусства в спешке перебраться в Нью-Йорк, где гений оказался в среде творческой интеллигенции. В 1944 году супруга Марка умерла, но продолжала оставаться единственной музой авангардиста. Даже повторный брак не заставил его говорить о Белле как об умершей.
Модернист вернулся во Францию уже после Второй мировой войны. Он продолжил писать и выставляться, с 1960-х занимался скульптурой, витражами, мозаикой, керамикой, гравюрами, всю жизнь писал стихи на идише.
28 марта 1985 года 98-летний Шагал сел в лифт в своем доме в городе Сен-Поль-де-Ванс. Во время подъема на второй этаж его сердце остановилось.
